Тамчинскому дацану — 280 лет. На службе людям…

Последние обновления

• 26.05.2022 — ПРЕДИСЛОВИЕ
• 26.05.2022 — СТОЯЛ И СТОЯТЬ БУДЕТ ВО СЛАВУ РОССИИ…
• 04.06.2022 — ҮБhЭН НАМИРНА
• 04.06.2022 — ВОЗВРАЩЕНИЕ ХРАМА ДОЛГОЛЕТИЯ
• 21.06.2022 — ГУСИНООЗЕРСКИЙ ДАЦАН ГЛАЗАМИ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ
• 19.07.2022 — ХРАНИТЕЛЬ ДАЦАНА — БОГИНЯ БАЛДАН ЛХАМО
• 29.07.2022 — ВЕЛИКИЕ УЧИТЕЛЯ
• 18.08.2022 — МИСТЕРИЯ ЦАМ

Межпоселенческая центральная библиотека  под серией  «Тамчинскому дацану  — 280 лет.  На службе людям…»  предлагает  историю прошлого и настоящего  1- го  бурятского дацана в Российской империи,  резиденции   9 — ти  Пандито Хамбо -лам,  памятника истории и архитектуры.  Вот уже, около 3-х сотен лет он не перестает интересовать пытливые умы путешественников, притягивая, своим неразгаданным величием.

Тамчинский дацан, его история  – это ценность и достояние народа, которую  мы обязаны сохранить и передать подрастающему поколению.    

Уникальные архивные документы, статьи  из газет, сборников, книг,  изданные на бурятском и русском языках представлены вашему вниманию.

Храм.

В тиши, где горько ковылям
и голос птиц картав и ломок,
увидел я буддийский храм,
былого зодчества осколок.

На кровле, светлой в полумгле,
как бы прислушивались лани
к ночной и утренней земле
любви, надежды и страданий.

Храня в себе огонь и синь,
сверкали гаснущие краски,
как будто в серую полынь
сошли с небес восточной сказки.

Наверно, тот, кто создал храм,
был полон замыслов прекрасных;
хотел, чтоб ближе к небесам
земля была. Была как праздник.

И я входил в пустынный храм
с необъяснимой чудной дрожью,
чтоб поклониться и богам,
и человеку с искрой божьей.

Дугаров Б.С.

Строки истории…

• Место под строительство Тамчинского (Гусиноозерского) дацана указал первый Бандито Хамбо лама Дамба-Даржа Заяев.

• Более ста лет с 1809 года по 1932 год был центром буддизма в Восточной Сибири, служил резиденцией высшего бурятского буддийского духовенства.

• Тамчинский дацан «Даши Гандан Даржалинг» дал российскому буддизму девять Бандито Хамбо лам.

• Яркий след в истории Тамчинского дацана оставил Даши-Доржо Этигелов, Драгоценное Нетленное Тело которого сегодня является одним из трех святынь российского буддизма.

• На протяжении многих лет Тамчинский дацан был центром искусств, ремесел, книгопечатания и медицины.

• Школа цаннит (Чойра) Гусиноозерского дацана считалась главной в Забайкалье. Школа действовала с 1861 года.

• Несмотря на престижность обучения в Тибетских монастырях, занять должность в бурятском дацане можно было только после окончания школы хувараков Тамчинского дацана.

• Мамба дуган Тамчинского дацана посвящался Будде врачевания — Оточи. Эмчи ламы (медики) изучали не только Тибетскую медицину, но и осваивали европейское врачевание, составляли подробные описания лекарственных растений, применяли терапевтические и хирургические приемы. Эмчи ламы вели истории болезней своих пациентов. Нередко эти записи состояли из нескольких десятков томов.

• В дацане действовали своя живописная школа, мастерская по изготовлению глиняных бурханов и столярная мастерская.

• Ученики дацана, как и все штатные ламы, наделялись землей, сами обрабатывали, сеяли и убирали урожай.

• Начало ксилографического книгопечатания в Забайкалье относится к первой половине 19 века. В реестре книг на монгольском языке, составленном Хамбо ламой Ешижамсуевым совместно с монголистом А.В. Игумновым по запросу М.М. Сперанского, значится книга «Дара Эхын хорин нэгэн мургэл», напечатанная в Тамчинском дацане.

• В дацане издавалось до 97 названий книг на монгольском и тибетском языках.

• В годы репрессий после закрытия в 1938 году Тамчинского дацана сохранившиеся здания храмов использовались под разные назначения. Так, в главном храме Цогчен жили заключенные, строившие железную дорогу до Наушек.

• В здании Чойра находился лазарет для больных, который, по воспоминаниям бывших заключенных, был всегда переполнен, «где почти ежедневно умирали несколько человек».

• В декабре 1940 года власти приняли решение о размещении в дацане филиала Антирелигиозного музея. Но это решение так и осталось на бумаге.

• После ликвидации лагеря для заключенных монастырские здания приспособили под сельскохозяйственную школу и жилье. Часть построек была снесена или разобрана, разрушены субурганы и барабаны-хурдэ, исчез Оленный камень – «Алтан Сэргэ».

• Оленному камню «Алтан Сэргэ» более 3300 лет.

• Согласно архивным документам 1954 года, «под производственную площадку Гусиноозерской инкубаторно-птицеводческой станции занято здание дугана Чойра».

• В другом дугане, по воспоминаниям бамлаговца, находилась конюшня, где заставляли жечь священные книги. Но они… не горели. Бросали их тогда в Гусиное озеро – они не тонули. В 1948 году, с разрешения руководства поселка, одно из сумэ было передано райпромкомбинату на дрова.

• 17 июля 1991 года восстановленный и возрожденный храм посетил Его Святейшество Далай-лама XIV, прибывший на празднование 250-летия признания буддизма Российским государством. В присутствии многих тысяч верующих он совершил торжественный молебен. Это были незабываемые дни для всех верующих…

• 1 ноября 1996 года состоялось освящение нового здания храма Аюши.

• 23-24 июня 2001 года прошёл грандиозный праздник, посвященный 260 — летию Тамчинского дацана — событию всероссийского масштаба.

• 21 августа 2005 года после 70 — летнего перерыва прошёл трёхдневный хурал — молебен » Ганджур».

• Летом 2010 года при большом скоплении верующих на территории дацана, перед соборным храмом Цогчен, ламы Дуйнхор дацана провели церемонию Цам Калачакры.

«Лет 80 или 90 тому назад, – писал Н.А.Бестужев в своем очерке «Гусиное озеро» в 1852 году, – на том месте, где теперь лежит озеро, была только долина, посредине которой стояла кумирня…, небольшие… озерки лежали по обе стороны дороги. Неприметным образом озерки стали увеличиваться в объеме, но это не удивляло никого, потому что часто, в дождливое время, случалось то же самое, а сверх того, они всегда были окружены болотами… Наконец, начала выступать вода и из колодца, потом подступать под самую кумирню, заливать дорогу, так что кумирню, сделавшуюся островом, должно было перенести версты за четыре далее от этого места. Но вода пришла и туда. Надобно было переселить Шигемуни (скульптуру Будды Шакьямуни – Ш.З.) еще дальше, и тогда уже поставили у подошвы гор, на речке Ац, где она находится и по сие время».
Тамчи́нский даца́н – Даши́ Ганда́н Даржали́нг (также Гусиноозёрский, ранее Хамби́нский, Хулунно́рский) основан в 1741 году ламой Лубсан-Жимбой Ахалдаевым на правом берегу реки Темник в местности Үндэр-Шихой. Изначально представлял собой войлочную юрту. Немногим позднее был перенесён на юго-западный берег Гусиного озера к подножию горы Цогто Хонгор в местность Тамча.
Место под его строительство указал основатель и ширээтэ-лама Цонгольского дацана «Балдан Брэйбун» (первого бурятского дацана на территории Российской империи), будущий 1-й Пандито Хамбо-лама Дамба-Даржа Заяев.
Относится к Буддийской традиционной сангхе России, традиция гелугпа. Хранитель дацана Балдан Лхамо.
Тамчинский буддийский монастырский комплекс расположен в селе Гусиное Озеро Селенгинского района Республики Бурятия в 150 км. от г.Улан — Удэ.

ТАМЧЫН ДАСАН.
АЛИНИИНЬ TYPYYH БИИ БОЛОhОН БЭ?

Галуута-Нуурай дасан 1741 ондо мундэлhэн carhaa шажанай талаар Байгалай үмэнэхи нютагай гол түбүүдэй нэгэн байhан түүхэтэй. Гэбэшье энэ дасанай түүхэ тухай хөөрэхын урда тээ Буряад орондо эгээл түрүүшын дасаниинь ямар байhан бэ гэhэн асуудалда харюусаад туршая.
Түүхын эрдэмэй доктор Ш. Б. Чимитдоржиев буддын шажан манай хизаарта 400 гаран жэлэй саана дэлгэржэ эхилhэн гэжэ тоолоно («Буряад үнэн», 1990 оной июлиин 5). Энэ hанамжыень зүбшөөхөөр.
Ород хасагуудай ахалагша, боярин Петр Бекетов 1652 ондо Байгал далайе гаталаад, Хёлго хүрэжэ, тэрэ шадарай монголшуудтай уулзаhан гэхэ. Монголшуудай Кунтуцин тайжа хажуудаа ламатай байгаа. Мүнгөөр шудхаhан алталмал бурхануудта талынхид мүргэдэг, тэдэнэйнь урда ехэнүүд аад, баhал алталмал мүнгэн аяганууд соо ямаршьеб нэгэ ундан хээтэй, тойроод үдэр hүнигүй дэнгүүд носожо байгаа гэжэ Бекетов бэшэг соогоо мэдээсэhэн ха.
Табангуудай нэгэдэмэл отогто ородог тэдэ монголшуудай уг удамууд Бошогто хаанай буhалгаанhаа зайлажа, 1700-гаад онуудта Сэлэнгэ, Сүхэ мүрэнүүд шадар ерэжэ, эндэ эсэслэн тогтожо, нютагжаhан байна. Тэдээнтэй хамта мүн лэ атаган, сартуул, сонгоол, үзөөн, хатагин гэхэ зэргын угайхид Монголhоо гаража ерэhэн түүхэтэй.
Эдэ угсаатан бүри Монголдо байха сагhаа буддын шажанда шүтэжэ захалhан юм. Тиимэhээ тэдэнэй дунда түрүүшын буряад дасангуудай бии болоhониинь гайхалгүй.
Сонгоол дасаншье, Галуута-Нуурай дасаншье 1741 ондо бии болоhон гэжэ В. Юмсуновай, Ш.-Н. Хобитуевай хориин угай бэшэгүүд соо хэлэгдэнэ. Харин Д.-Ж. Ломбоцыреновэй Сэлэнгын угай бэшэг соо: «Лама шэрээтэ Шираб Андахай, хатагин угай сотник Да — лама Лубсан-Жимбэ Ахалдайн 1750 гаран ондо Химнэ (голой баруун эрьедэ Үйдэр-Шохой гэжэ газарта эшэгыгээр дасан бодхобо, удангүй hууридань модон дасан баригдаhан юм. Монгол-Буряадта мүнөө алдаршаhан Галуута-Нуурай Гэндэн Даржаалин гэжэ ехэ хиид бии бэлэй. Эдэ хоёр хиидүүд эгээл түрүүн баригдаhан байна», — гэжэ хэлэгдэнэ.
Эдэ мэдээнүүд дээрэhээ бодоходо, Галуута-Нуурайнь дасан Химнын баруун эрьедэхи дасанhаа түрүүн бодхоогдоhон байжа болоо гэхээр. Харин тодорхой сагынь заагданагүй. Тэрэ Химнэ дээрэхи дасаниинь хожомынь Галуута нуурай эрьедэ абаашагдажа, эндэ бури түрүүн баригдаhан дасантай ниилэhэн байхадаа болохо.

Николай Бадмаринчинов.

Үргэлжэлыень 1992 оной , 1 — дэхи дугаарай, «Байгал» гэжэ журнал соо , 111- дэхи нюрhаа 128 — дахи нюур хүрэтэр , доро үгтэhэн баримта заалга даража, уншаха аргатайт !…

СТОЯЛ И СТОЯТЬ БУДЕТ ВО СЛАВУ РОССИИ…

История Гусиноозерского (Тамчинского) дацана — это важнейшая часть гражданской и духовной истории бурят-монгольского народа.

КОГДА ПРЕПЯТСТВИЯ – БЛАГО.

Более того, этот буддийский храм так же, как и предшествовавший ему в качестве общебурятского религиозного центра — Цонгольский (Мурочинский) дацан, и в целом бурятский буддизм уже в самой начальной стадии своего развития имел первостепенное значение для российской восточной политики.

В этом нет никакого преувеличения. Ведь Удинское зимовье, от которого берет свое начало наша столица, в год своего возникновения, 335 лет назад, представляло собой пограничный пункт Российского государства, наряду с Селенгинским острогом. До конца XVII века, и вплоть до заключения Буринского трактата в 1728 году, Забайкалье являлось, выражаясь нынешним языком, весьма «проблемной» территорией для России. Тогда маньчжурские отряды держали в постоянном напряжении гарнизоны русских острогов в Забайкалье.

Совсем не случайно именно сюда были направлены ближайшие сподвижники Петра I, блестящие дипломаты: генерал-фельдмаршал Федор Алексеевич Головин и граф Савва Владиславович Рагузинский. Первый из них заключил в 1689 году Нерчинский договор, установивший границу между Россией и Китаем в Восточном Забайкалье, а второй — Буринский (Кяхтинский) трактат 1728 года, уточнивший линию границы далее на запад, в том числе в пределах нынешней Бурятии.

В книге «Архив засак ламы Галсана Гомбоева» известный историк Г.Н. Румянцев сообщает о том, что в 1689 году пять монгольских тайши и табангутские сайты заключили с полномочным послом — стольником Федором Головиным договор о переходе их в русское подданство. При этом Головин дал обязательство избегать принудительного крещения новых подданных. Дело в том, что в отличие от забайкальских бурятских родов, которые в то время почти поголовно были шаманистами, представители вновь прибывших родов уже исповедовали буддизм и сознательно отстаивали ценности своей веры.
Гибкое, осторожное отношение к бурятскому, т.е. по большому счету, к российскому буддизму, оставалось характерной чертой восточной политики царского правительства до 1917 года. Не следует идеализировать ее, ибо, придерживаясь такой линии, царизм преследовал, прежде всего, свои цели, и при этом, сама гибкость проявлялась в некоторых существенных моментах в сочетании с достаточной жесткостью.

Таким образом, бурятский буддизм с момента своего возникновения был тесно вовлечен в орбиту российской, тем самым в орбиту мировой, политики. Плохо это или хорошо? Буддизму чужды однозначные оценки любых явлений. Вот и в Забайкалье он продемонстрировал свою уникальную способность к интеграции, адаптации к любым обстоятельствам.
Буддизм извлекал пользу для себя, а значит, и для исповедующих эту веру, из любой ситуации.

Вновь обратимся к книге Г.Н. Румянцева. Поначалу Посольский приказ (тогдашний МИД), ведавший в то время Сибирью, заботился преимущественно о водворении и сохранении порядка и спокойствия в Забайкалье, оставляя почти совсем без внимания вопросы, касающиеся религии коренного населения.

«Стремясь к устойчивому пограничному режиму, правительство решило устранить всякие поводы к его нарушению, к числу таковых относились зарубежные связи бурятского духовенства. Эти связи можно было сделать не столько необходимыми при самоуправлении забайкальских ламаистов. Тенденция установления автокефалии (самоуправления. — Прим. мое. Н.Б.) бурятской ламаистской церкви впервые проявилась в мероприятиях Саввы Рагузинского. При подписании Буринского трактата 1728 года об установлении русско-китайской границы были также приняты меры для упорядочения положения ламаистского духовенства в Забайкалье».
В «Инструкции пограничным дозорщикам» Рагузинский распорядился: «Лам заграничных, из них подданных в улусы к себе ясачным инородцам не пропускать и довольствоваться теми ламами, которые после разграничения с Китаем остались на российской стороне, для того, дабы российских подданных пожитки не чужим, но своим доставались, так как между ламами не без обманщиков бывает, то, чтобы шаманством и прочим непорядком простых людей не грабили. Ежели оставшиеся ламы на российской стороне по нынешнему разграничению недовольны, в таком случае выбирать их между собою из каждого рода по два мальчика благоразумных и к наукам охотных, хотя из сирот или кто похочет, а отдавать тайше Лупсану, дабы при нем обретающиеся ламы оных учили мунгальской грамоте, не безнужной иноверцам российским подданным, тех обнадеживать милостью Его Императорского Величества в произвождении чинов и в начальников”.

Воистину державным умом обладал «птенец гнезда Петрова» Савва Владиславович Рагузинский, или, как его уважительно звали буряты, Гун Сава, т.е. граф Сава. Но слово «гун» имеет второе значение, как нельзя более подходящее к характеристике его ума, — глубокий. Не случайно в исторических песнях и преданиях бурят имя Гун Савы так же, как и Федора Головина, упоминается с глубоким почтением.

Закрытие границы только что возникшее бурятское духовенство обратило, в сущности, в свою пользу. С одной стороны, несмотря на очевидные строгости в пограничных делах, связи с зарубежьем прерваны отнюдь не были. А их качество даже улучшилось, так как буряты оказались способными и в науках, и в политике. Красноречивое тому подтверждение — биографии первого хамбо ламы Дамба-Даржаа Заяина и его ученика и соперника, основателя Тамчинского дацана Жимба Ахалдаева. Ведь начало их учебы как раз совпадает с закрытием границы.

Тем не менее Зая-хамбо первым из бурят прошел курс Гоман дацана монастыря Балдан Брайбун в Лхасе, получив посвящения гэцула и гэлона у Панчен-ламы и Далай-ламы, а Ахалдаев прошел обучение в Монголии в Богдын хүреэ у перерожденца Манжушри, Царя Учения.

Оба они успешно вернулись уже после закрытия границы и основали: Заяин — Цонгольский дацан Балдан Брайбун по образцу одноименного в Лхасе, Ахалдаев – Тамчинский дацан Гэндэн Даржалинг, хуралы в котором проводились по канону ургинских монастырей.

С другой стороны, безусловным преимуществом стала автокефалия, то есть самостоятельность бурятских дацанов от зарубежных центров. Одним словом, и в этом случае был соблюден буддийский баланс интересов: и
связи с заграницей, прежде всего с Монголией и Тибетом, сохранились, и самостоятельность сомнений не вызывает.
Таким образом, период от заключения Буринского трактата (1728г.) и Указа императрицы Елизаветы (1741г.) о признании буддизма Российским государством, т. е. 18, 19 и по 20-е годы 20 века, стал периодом необычайно бурного развития буддизма в Забайкалье. Этому не помешал тройной контроль царской администрации в Селенгинске, Кяхте, Верхнеудинске, Чите, Нерчинске, Иркутске, Петербурге. Напротив, бурятское духовенство умело использовало многоступенчатость управления русской администрации и неизбежно возникающие при этом противоречия между разными структурами. Но все это неизменно разрешалось к обоюдному удовлетворению и администрации, и подведомственных ей дацанов. Ибо довольство подданных и прихожан служит вещей пользе и славе духовных и светских начальников.

ЗАВЕТ ЗАЯ-ХАМБО.

В разных источниках содержатся разные даты основания Тамчинского дацана. 1741-й упоминается в Хоринской летописи В. Юмсунова как год появления на берегу Гусиного озера кошмового дацана. То же самое утверждается в Хоринской летописи Ш-Н. Хобитуева. А в Селенгинской летописи Д-Ж. Ломбоцыренова называются уже 50-е годы 18 века. Безусловно, для уточнения даты нужно дополнительно исследовать источники. Как бы то ни было, 1741 год вполне приемлем как дата основания, тем более что он совпадает с Указом Елизаветы.

Название дацана в источниках также пишется по-разному: Гусиноозерский, Хулэн-Нурский, Тамчинский. Если с первым названием все ясно, то Хулэн-Нурский происходит также от бурятского названия озера (Хул-Нур, Хулэн-Нур), бытовавшего среди старшего поколения до 50-60 годов XX века. Гусиное Озеро — название, распространенное прежде исключительно среди русского населения и русской администрации. Тамчын дацан – это название происходит от старого названия бурятского села, существовавшего на месте нынешнего поселка станции Гусиное озеро. На наш взгляд, настала пора вернуть поселку его исконное бурятское название ТАМЧА, этимология которого, возможно, восходит к какому-то тибетскому слову, имеющему сакральное значение. Тем самым было бы покончено с достаточно нелепым положением, когда на двух концах озера существуют два населенных пункта, названия которых практически совпадают. Их могут разобрать только местные жители. Зачастую приезжие вместо одного пункта попадают в другой.
Есть еще название Хамбын дацан, Хамбын хүреэ (Хамбинский дацан, Хамбинская резиденция) и тибетское название Гэндэн Даржалинг.

Совершенно детективной является история соперничества Цонгольского и Тамчинского дацанов, начавшаяся уже в первые годы их существования. Наверное, не стоит драматизировать этот факт, так как переход первенства к Тамчинскому дацану был предопределен самим Зая-хамбо, как об этом сообщается в «Истории распространения буддийской религии в Бурятии», написанной Буян-Далай дооромбо, т. е. Гэлэг-Жамцо Цэбэгийн, ученым ламой Джидинского дацана, в 30-х годах XX в., работавшего в монгольском ученом комитете: «… Жимба Ахалдаев хатагинского рода, окончив обучение в монастыре Манжушри-хиид в Монголии, вернулся на родину и решил построить храм, чтобы проводить там хуралы. Хотя Жимба лама имел намерение возвести храм на западном берегу Хулэн-Нуура (Гусиного озера), один он не решался взяться за это дело. Поэтому он поступил учеником к ламе Заяину в Цонгольский дацан. Впоследствии он пригласил Зая-хамбо и ламу Шанзодбу Баатарай для поиска подходящего места на западном берегу Хулэн-Нуура. В результате подтвердилось, что место здесь благоприятное. Таким образом, избрав опорой на севере гору Хонгор-уула, а лицевой стороной обратившись к селу Енхор, был возведен Хулэн-дацан.

Поскольку двое досточтимых лам были приглашены в Ноехон, их проводили туда на лошадях в повозке. Переезжая перевал Тоен, возница прислушался к разговору спутников за спиной. Баатарай-лама, обратившись к хамбо ламе, спросил: «Зачем же вы отдали им землю, которая станет центром управления религии?». Зая-хамбо ответил: «Когда мы втроем (т. е. сам Заяин, Баатарай ламхай и Дахуулайн ламхай, вместе отправившиеся на учебу) были в тангутских и монгольских землях, мы посвящали свои усилия не только цонгольскому роду, поэтому мы должны стремиться к благу религии для всех бурятских родов». Поистине пророческие, полные гордости за свой бурятский народ, мудрые слова.

И в самом деле, вскоре после этого лама Ахалдаев через Удинскую провинциальную канцелярию и Иркутское губернское управление добился утверждения его на должность хамбо ламы пяти левобережных дацанов и уже до своей кончины не сходил с этого трона. Да, было острое соперничество, распри из-за двоевластия. Но в начале XIX века Иркутское губернское управление, исправляя ошибку Удинской провинциальной канцелярии и свою собственную, утвердило Пандито хамбо ламой селенгинских дацанов Данзан Гавана Ишижамсуева. «Губернская администрация решила ослабить междоусобные неурядицы среди бурятского ламства сосредоточением власти в руках более сильной группировки, а именно – гусиноозерских лам», — пишет, комментируя этот факт, Г.Н, Румянцев.

«В 1809 году последовал указ из Иркутского губернского правительства управляющему селенгинскими пятью кумирнями Данзан Гаван Ишижамсуеву об утверждении его в звании главного бандидо хамбо ламы, ламы всех дацанов селенгинских, цонгольских,хоринских». Несмотря на то, что Цонгольский дацан был влиятельным, славился учеными ламами, Зая-хамбо понимал, что он находится на краю бурятских земель, и фактически сам способствовал усилению Ахалдаева, т, е. Тамчинского дацана, находившегося в центре Бурятии.

Таким образом, этот дацан вплоть до начала 30-х годов XX века оставался центром российского буддизма и пережил славную историю. Он был центром притяжения не только для буддистов, но и для просвещенных людей всей России, а также зарубежных стран.
В ноябре 1990 года в сохранившемся дугане Чойро состоялось освящение вновь открытого Тамчинского дацана. А 17 июля 1991 года прибывший на 250-летие признания буддизма Российским государством Его Святейшество Далай-лама XIV посетил Тамчинский дацан и в присутствии многих тысяч верующих совершил молебен.

История Тамчинского (Гусиноозерского) дацана продолжается. Ведутся реставрационные работы на Цокчен дугане, единственном сохранившемся в республике соборном буддийском храме, памятнике архитектуры федерального значения.

Николай Бадмаринчинов.

ҮБhЭН НАМИРНА.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ХРАМА ДОЛГОЛЕТИЯ

(Из истории Тамчинского дацана.)
Тамчинский дацан (ДАШИ ГАНДАН ДАРЖИЛИНГ) основан в 1741 году. Кроме его тибетского наименования существовали еще и другие – ХУЛ-НУРСКИЙ, ХАМБИНСКИЙ, позднее ГУСИНООЗЕРСКИЙ.
Божество-хранитель Тамчинского дацана – ЛХАМО.
Интересно происхождение одного из названий дацана: этимология слова ТАМЧА означает «место, где проживает высокий буддийский чин, титул». С 1809 по 1930 годы здесь находилась резиденция официального главы буддийского духовенства Восточной Сибири Бандидо хамбо-ламы.

Монастырский комплекс Гусинозерского дацана, расположенный в Тамчинской долине, на юго-западном берегу Гусиного озера, включал (по данным 1889 года) 17 больших и малых храмов, помимо главного храма Цокчин, что означает «дом всеобщего собрания». Это был поселок с храмовым комплексом, жилищами лам, хозяйственными постройками. Ядром его планировочной структуры являлся прямоугольник двора главного храма Цокчин, который представлял собой яркий образец бурятского зодчества второй половины 19 века, не уступавший по роскоши храмам Тибета.
После печальной участи закрытия дацанов и репрессии священнослужителей часть храмов Гусинозерского дацана была разрушена, имущество было разграблено и растаскано. Об этом событии газета «Прибайкальская жизнь» сообщала следующее: «26 августа отрядом анархистов под предводительством Лаврова ограбили Гусиноозерский дацан». Грабители подъехали на 2 автомобилях и забрали решительно все, что можно было забрать. Не побрезговали даже шубами монахов, кошмами и войлоками. Всего награблено до 2 миллионов рублей. В последующем многие бесценные вещи выбрасывались из храмов, уничтожались, списывались на утильсырье, лишь немногие культовые предметы попали в музеи Улан-Удэ и других городов.

После закрытия в 1938 году Гусиноозерского дацана сохранившиеся здания храмов использовались под разные назначения. По горькой иронии истории в оставшихся зданиях после репрессии лам был устроен лагерь ГУЛАГа-БАМЛАГ для осужденных. Большой интерес представляют сведения из архивных документов и воспоминания старожилов, свидетельствующие о том времени…
В главном храме Цокчин жили заключенные, строившие железную дорогу до Наушек. Об их пребывании до сих пор свидетельствуют колонны с углублениями для крепления нар, которые располагались в несколько ярусов.

В здании Чойра находился лазарет для больных, который, по воспоминаниям заключенных, был всегда переполнен, «где почти ежедневно умирали несколько человек, откуда выносили трупы на носилках…». Позднее в нем размещался инкубатор для птиц. Об этом документы 1954 года сообщают следующее: «Под производственную площадь Гусиноозерской инкубаторно-птицеводческой станции занято здание дугана Чойри… Как показала практика нескольких лет, это здание в первоначальном виде не может обеспечить правильный режим инкубации… Для устранения этих недостатков необходимо капитально переоборудовать здание: убрать второй этаж и снизить стены… Здание потеряет свою архитектурную ценность». Но, по Божьей милости, этого не случилось: дуган ЧОЙРИ сохранился в первоначальном виде до наших дней. Он был основан в 1861 году. В прошлом году исполнилось 135 лет со времени его основания и семилетие как действующего; 26 ноября 1990 года после всех испытаний временем состоялось его открытие для народа.
В другом дугане, тоже по воспоминаниям бамлаговца, находилась конюшня, где «заставляли жечь священные книги. Но они … не горели. Бросали их тогда в Гусиное озеро, они не уплывали, … вера у буддистов крепкая. Она и в огне не горит, и в воде не тонет».
Документы 1940 годов сообщают: «Мамбу дуган занят строительными рабочими… У дугана Гургуля разобран второй этаж, перестроен под столовую… Сахюусан дуган передан сельхозтехникуму к сносу».
Дуган Майдари, по воспоминаниям местных жителей, был разобран в начале 1945 года и перевезен в село Цайдам для постройки клуба, который, простояв много лет, сгорел несколько лет тому назад.
В 1948 году с ведома руководства поселка одно из сумэ было передано райпромкомбинату на дрова.

В 1956 году решался вопрос о переносе Гусиноозерского дацана в Улан-Удэ с последующей реставрацией. В начале 1970 годов оставшийся храмовый комплекс лишался двух дуганов – Аюши и Деважин. Храм Деважин был перевезен в Музей деревянного зодчества Бурятии в Верхнюю Березовку, где и находится в настоящее время.
В материалах по этнографии, данных А.П. Баранниковым при посещении Тамчинского дацана в 1923 году, сообщается, что дуган Аюши входил в состав девяти аймачных храмов… В 1941 году он был приспособлен под жилье, что подтверждается сохранившимися фотографиями…

Распоряжением Совета Министров БАССР от 7 марта 1973 года храм Аюши был отдан в дар в Новосибирский историко-архитектурный музей Сибирского отделения АН СССР. Увезенный, в Новосибирск не был восстановлен. После открытия Гусиноозерского дацана было принято решение о его возврате обратно. В 1992 году конструкции дугана были возвращены из г. Новосибирска.
По просьбе жителей района разрешили реставрацию дугана Аюши на новом месте на территории дацана.

1 ноября 1996 года состоялось освящение нового здания храма. Его провели прибывшие священнослужители ЕШИ-ЛОДОЙ римпоче, ЖАМБАЛ-РИНЧЕН лхарамба, ТЕНЗИН и ЗАНА ламы совместно с хамбо-ламой Дамбой Аюшеевым и ламами Тамчинского дацана.
Дуган Аюши посвящен божеству АЮШИ (АМИТАЮС, ЦЫБАГМЭД, ЦХЭНАГМЕ), дарующему долголетие. Молитвы этому божеству содержат просьбы о даровании долгой жизни, здоровья, богатства. Присутствующие прихожане сделали посильные пожертвования.
5 декабря этого года в новом храме при стечении большого количества прихожан был проведен молебен «Зулын хурал», посвященный Цзонхаве, основателю школы гелугпа.
В наше сложное, экономически трудное время люди находят возможность внести свою долю в дело восстановления храма. Они связывают с открытием дацанов надежду на лучшее будущее и всеобщее благоденствие.

Сегодня трудно представить, каково соответствие нового дугана внешнему виду, архитектуре и размерам прежнего, но главное, состоялось еще одно возвращение из утерянных сокровищ храмового комплекса Гусиноозерского дацана.
Ранее, в 1990 году, произошло возвращение оленного камня «АЛТАН СЭРГЭ», который считался безвозвратно утерянным.
При посещении Тамчинского дацана многим приходилось видеть около главного храма ЦОКЧИН четырехгранный каменный столб, но не все знают, что это за камень и каково было его назначение.
Оленный камень был обнаружен в сентябре 1989 года на территории дацана рядом с зданием ЧОЙРИ в фундаменте разобранного дома. Камень был расколот на 12 кусков. После реставрации специалистами из ЭРМИТАЖА он был восстановлен на предположительно прежнем месте. На четырехгранном столбе, уплощенном в верхней части, изображены олени, застывшие в полете. Головы оленей украшают 5, 6-витковые рога, расположенные вдоль хребта. В верхнем углу над головой оленя выбит диск. Оленный камень «АЛТАН СЭРГЭ» был неотъемлемой частью ритуального праздника «ЦАМ», проводившегося в прошлом. Возраст этого камня по определению специалистов составляет свыше 3300 лет.

«АЛТАН СЭРГЭ» («ЗОЛОТАЯ КОНОВЯЗЬ»), уникальный памятник археологии 1 тысячетилетия до н.э. — достопримечательность Тамчинского дацана, которую предстоит сохранить для последующих поколений.
Узнавая из архивных документов и воспоминаний старожилов о прошлом, размышляя над печальными страницами истории, невольно проводишь параллели с днями сегодняшними. Бездумно теряя бесценное и случайно находя утерянное, разрушая и потом, заново сооружая разрушенное, всегда надо помнить о вечном…

Т. ДАБАЕВА. 1997год.

ГУСИНООЗЕРСКИЙ ДАЦАН ГЛАЗАМИ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ

Посещение селенгинского ламаистского монастыря.  / Д. Кеннан   // Кеннан, Д. Сибирь и ссылка. Путевые заметки (1885 — 1886 г. г.). — СПб. 1999. — Т.2. — С.48 -73.

Все оставшееся время нашего пребывания в Иркутске мы в основном употребили на приготовления к предпринимавшемуся нами путешествию в малоизвестные районы Забайкалья. Мы ожидали, что оно будет очень трудным. Район, который мы предполагали исследовать, был более дикий и пустынный, чем какая-либо другая уже знакомая нам часть Сибири, исключая Алтай; рудники, которые мы собирались осмотреть, были разбросаны по труднопроходимой гористой местности площадью в тысячи квадратных миль, лежащей между истоками Амура и монгольской границей; большинство этих рудников находилось в стороне от почтовых трактов и не были занесены на карту; мы предвидели, что нам очень трудно будет получить разрешения на их посещения, но что еще труднее добраться до них; и наконец, мы собирались проникнуть в эту забайкальскую глушь в начале полярной зимы, когда к тем тяготам, с которыми мы были уже знакомы, добавятся еще бури и метели.

Ввиду того, что незадолго до нашей поездки Забайкальская область была отторгнута от Восточно-Сибирского генерал-губернаторства и присоединена к Амурскому, мы не смогли получить в Иркутске каких-либо заверений относительно того, что нам дадут разрешение на посещение рудников. На мой вопрос по этому поводу граф Игнатьев и исполняющий должность губернатора г-н Петров сказали только: «Наши полномочия не распространялись на Забайкалье; за разрешением на посещение рудников вам придется обратиться к генерал-губернатору Корфу или губернатору Барабашу»
Поскольку оба эти чиновника находились в то время в Хабаровске, в низовье Амура, почти в 1500 милях от рудников и в 2000 миль от Иркутска, надежда получить у них разрешение не казалась нам очень радужной. Тем не менее, мы решили отправиться в путь без разрешения, надеясь избежать серьезных трудностей и положившись на удачу и собственные силы. Однако вместо того, чтобы ехать прямо к рудникам, мы приняли решение свернуть от Верхнеудинска к югу с тем, чтобы посетить Кяхту, монгольский приграничный город Маймачен и большой буддийский ламаистский монастырь на Гусином озере. Мы устали от тюрем и ссыльной системы; нам хотелось позабыть на время о людских страданиях, и мне казалось, что мы лучше перенесем увиденное на рудниках, если отвлечемся немного и попутешествуем, как говорят дети, «просто так». К тому же я стремился ближе познакомиться с искаженной формой буддизма, именуемого ламаизмом, который господствует в Забайкалье и воплощен там в своеобразных монастырских храмах, известных среди русских как дацаны.

В Иркутске нам описывали Гусиноозерский монастырь как один из самых примечательных и значительных из этих храмов по той причине, что он был резиденцией Хамбы Ламы, или Великого Ламы Восточной Сибири. Он находился всего лишь в тридцати верстах от поселка Селенгинск, через который мы непременно должны были проследовать на пути в Кяхту; посетить монастырь не составляло большого труда, и поэтому мы избрали его нашей первой целью.
Из Иркутска в Забайкалье можно добраться двумя путями. Первый — самый прямой — идет около сорока миль вдоль реки Ангары; до озера Байкал, из которого она берет начало, и затем через это озеро в деревню Боярская. Второй — более длинный — ведет в Боярскую по живописной «висячей» дороге, которая тянется высоко над водой по склонам и уступам окрестных гор; проложенная с большим инженерным искусством, она строго огибает южную границу озера. Конечно же, мы бы предпочли маршрут «вокруг озера» ввиду его живописности, если бы он был доступен; однако в результате недавних разливов вблизи юго-западной оконечности озера было смыто несколько мостов, и поэтому на время дорога была закрыта. Таким образом, нам не оставалось ничего другого, как переправиться через озеро на пароходе.

Ввиду приближения зимы мы решили оставить наш тяжелый тарантас в Иркутске с тем, чтобы потом продать его, и, пока не выпадет снег, намеревались продолжить путешествие на обычных колесных повозках, перекладывая багаж из одной в другую на каждой почтовой станции. В Сибири это называется ездой на перекладных, и более утомительного, изнурительного и изматывающего способа передвижения нигде не существует. Если бы мы могли себе представить хотя бы одну десятую часть мучений, которые нам предстояло вынести во время путешествия по Забайкалью на перекладных, мы бы никогда не совершили роковую ошибку, оставив наш вместительный и сравнительно удобный тарантас в Иркутске.
В четверг, 24 сентября, мы велели заложить лошадей, разместили наш багаж в небольшой повозке без рессор, которую нам прислали с почтовой станции, устроились кое-как среди груды, образованной мехами и сумками, мешками с хлебом, чайными коробками, валенками и фотографическим аппаратом, попрощались с лейтенантом Шютце, г-ном Буковским и Жаном, которые собрались во дворе, чтобы проводить нас, и под размеренное позвякивание двух или трех бубенчиков, подвешенных к дуге коренника, выехали наконец из города и направились вдоль правого берега Ангары к озеру Байкал, к ламаистскому Гусиноозерскому монастырю, в Кяхту, и к каторжным рудникам.

Стояла теплая, солнечная погода; воздух был напоен ароматами ранней осени, и листва, хотя и была подернута морозцем, еще не опала с деревьев. Кое-где в укромных местах оставались цветы; время от времени над дорогой неторопливо пролетали желтые бабочки. Крестьяне уже собрали урожай, сложили в последний раз сено в копны, а во дворах многих деревенских домов мы видели разложенные на просушку листья табака и пеньку.
Примерно на полпути между Иркутском и первой почтовой станцией нам повстречалась повозка, запряженная четверкой лошадей и похожая на фургон бродячего зверинца или крытую клетку для диких животных. Я спросил у ямщика, что это, и он отвечал, что это, наверное, откуда-то с Амура везут для показа в Иркутске сибирского тигра. Нам показалось, что живой тигр, пойманный в Сибири, достоин внимания, и, велев ямщику остановиться и обождать нас, мы побежали назад и спросили у хозяина тигра, не откроет ли он клетку и не покажет ли нам животное. Тот добродушно улыбнулся и, когда мы приблизились к клетке, раздвинул широкие, тонкие доски за которыми скрывались железные прутья. Мы услышали глухое, злобное рычание, и, не успели отпрянуть, как огромный коричнево-желтый зверь с черными полосами на шкуре с такой яростью и бешенством бросился на хрупкую решетку, что клетка едва не повалилась набок, и на какое-то мгновенье нам почудилось, будто в нашу сторону летит трехсотфунтовый метательный снаряд из катапульты. Между тем решетка, сделанная из прутьев толщиной в полдюйма, оказалась крепче и прочнее, чем казалась, и хотя она погнулась немного, но удар выдержала. Хозяин тигра просунул сквозь решетку длинный железный прут и тыкал им в зверя, пока тот не улегся в углу клетки, злобно и свирепо рыча, словно взбесившаяся кошка. Я не смог узнать, каковы вес и размеры животного, однако мне показалось, что это превосходный экземпляр, такой же большой, как те, что мне приходилось видеть раньше. Русские крестьяне поймали его в долине Амура, в одном из немногих мест на свете, где тропический тигр встречается с северным оленем.

От Иркутска до озера Байкал всего сорок миль; а поскольку дорога вдоль Ангары была ровной и в хорошем состоянии, мы ехали довольно быстро. Чем дальше мы продвигались на восток, тем выше и живописнее становились берега реки. У последней станции они приобрели почти гористый характер и узкая, извилистая дорога, сделанная руками человека, шла по одному из склонов образованного им глубокого ущелья на высоте пятидесяти—шестидесяти футов над уровнем воды, временами на целые мили обрамленная весьма прочным защитным ограждением.

С наступлением темноты над ущельем стал опускаться холодный густой туман с озера; он то закрывал от взора все, кроме небольшого отрезка дороги, будто повисшего в мглистом воздухе, то растворялся, и в разрывах его проступали неясные очертания темных, скалистых гор на том берегу, казавшихся непомерно огромными. Озеро Байкал находится более чем на 400 футов выше Иркутска, и Ангара, которая несет его воды в Северный Ледовитый океан, спускается на эти 400 футов на расстоянии 40 миль, так что ее течение здесь очень быстрое и в некоторых местах его скорость достигает 12 или 15 миль в час. Между городом и озером постоянно снуют пароходы; направляясь вверх по течению, они преодолевают путь за шесть-восемь часов, тогда как возвращаются обратно примерно за два. У истоков, где течение наиболее быстрое, река никогда полностью не замерзает, а возле Иркутска она, случается, не покрывается льдом до января, хотя в декабре термометр часто показывает до сорока градусов ниже нуля. Ангара — река своеобразная и необыкновенная во всех отношениях. Рождается она не из ручейка, а у самых истоков имеет милю в ширину и несется подобно потоку воды, приводящему в движение мельничное колесо. Хотя вода в ней ледяная даже в самую жаркую летнюю пору, она из всех сибирских рек замерзает последней.

Смельчак, рискнувший окунуться в ней в августе, промерзает до костей, а в самый холодный декабрьский день от нее идет пар, будто вода в ней кипит. И наконец, она выходит из берегов не весной, как это происходит обыкновенно с другими реками, а в начале зимы, когда все остальные реки скованы льдом.

Мы достигли берега Байкала у деревни Лиственничная в четверг, около девяти часов вечера. С озера дул сырой, пронизывающий ветер, и в комнате, похожей на камеру, которую нам отвели в небольшой бревенчатой гостинице напротив пристани, было так холодно, что мы прямо в шапках, сапогах и тяжелых овчинных тулупах тотчас же повалились на кровать. Слова «повалились на кровать» следует, конечно же, понимать фигурально. На самом деле мы просто улеглись на полу. Во всем Забайкалье мы не видели ни одной кровати, и большую часть времени с 1 октября по 20 марта я спал в одежде.
В пятницу пароход отплывал лишь во второй половине дня, и у нас было достаточно времени, чтобы осмотреть и зарисовать озерный порт Лиственничная. Это была небольшая деревушка, состоявшая, может, из сотни неприметных изб, разбросанных вдоль единственной улицы, которая тянулась то поднимаясь, то опускаясь на расстоянии мили или двух между грядой высоких лесистых холмов и водой. Единственной гаванью тут служил небольшой, отгороженный от озера невысоким молом залив, в котором мирно стоял на якоре колесный пароход «Платон». Дул легкий северо-восточный ветерок, и голубая вода озера покрывалась едва заметной рябью; вдалеке можно было увидеть длинную цепь покрытых снегом забайкальских вершин. Меня несколько удивило то, что озеро такое узкое. Хотя длина его достигает почти 400 миль, ширина его в районе Лиственничной — всего 20 миль, а средняя ширина не более 30 миль. Поэтому с причала противоположный берег виден довольно отчетливо; а поскольку он очень высокий и гористый, взглядом можно охватить отрезок в 60—70 миль.

В пятницу почти все утро Фрост рисовал в деревне и на берегу озера, а я, прогулявшись вдоль берега, возвратился в гостиницу и сел писать письма. Примерно в половине одиннадцатого вошел Фрост и сообщил, что приближается пароход «Бурят» с почтой из Иркутска, а «Платон» пришвартовался к пристани, и что пришло время подняться на борт. Мы спустились к пристани, заняли единственную на пароходе каюту первого класса, перенесли в нее багаж, а потом еще часа полтора дожидались почты с «Бурята». Наконец ее принесли, и «Платон», дав задний ход, обогнул мол и поплыл по озеру.
Пассажиров было не более двадцати—тридцати, и большинство из них, кажется, путешествовали третьим классом на палубе. Меня заинтересовали лишь трое или четверо китайских торговцев в характерных национальных одеждах, изъяснявшихся на забавном русско-китайском наречии. Они везли в Кяхту что-то около тысячи фунтов целебных оленьих рогов.

По мере того как мы медленно двигались в северном направлении, восточный берег озера становился ниже, менее гористым и менее живописным, и прежде чем стемнело, высокие снежные вершины, которые мы видели из Лиственничной, растаяли в темноте позади нас. Мы прибыли к Боярской около шести часов вечера, однако, к нашему величайшему огорчению, к берегу пристать не смогли. С озера дул сильный ветер, было очень темно, а волна была такая высокая, что капитан не смог подойти к незащищенной пристани. Он сделал три безуспешных попытки, а потом вышел в озеро и бросил якорь. Мы провели весьма беспокойную ночь на узких скамейках в нашей каюте, напоминавшей тюремную камеру, в то время как маленький пароходик раскачивался на волнах, и были безмерно рады, когда, наконец, наступило утро и «Платон» смог подойти к причалу. Но мы не знали, что припасло для нас Забайкалье. Не пройдет и двух суток, как мы будем мечтать о том, чтобы вновь оказаться на борту нашего парохода, и будем почитать верхом роскоши нашу похожую на камеру каюту.

На берег мы сошли, разумеется, не позавтракав; день выдался пасмурным и холодным; дул пронизывающий северо-восточный ветер; в Боярской, жалкой деревушке, гостиницы не имелось, в холодном, грязном помещении почтовой станции было полно людей, которые спали на скамейках или же устроились прямо на грязном дощатом полу; лошадей, чтобы выбраться из этого места, не оказалось, и в целом перспектива была безрадостная. Мы посинели от холода и до смерти проголодались, прежде чем нашли крышу над головой. В конце концов, возле пристани нам удалось нанять крестьянина с «вольными» лошадьми; в его деревянной лачуге мы выпили чаю, съели немного хлеба и, взгромоздив наш багаж в маленькую безрессорную телегу и устроившись поверх него, выехали в направлении Селенгинска.

На плохой, неровной дороге восточносибирская телега, подобная той, что воспроизведена на иллюстрации, менее чем за сутки просто вытрясет из человека душу. Мы не проехали и шестидесяти миль по Забайкалью, а я уже был так изнурен, что с трудом мог сидеть; шея и спина мои болели так сильно и я сделался столь чувствительным к тряске, что каждый толчок был для меня подобен удару дубинкой. Я пытался удерживаться на руках, чтобы тем самым ослабить силу толчков, однако руки мои скоро ослабели, и, когда в субботу, в половине одиннадцатого вечера, мы прибыли на станцию Ильинская, мне было так плохо, как не было еще ни разу с тех пор, как мы перебрались через Уральские горы. Выпив чаю и поев немного хлеба, — это было все, что нам удалось добыть, — мы тотчас же отправились спать; Фрост лег на пол возле печки, а я устроился на деревянной скамейке у окна. После продолжительной борьбы с паразитами мною наконец овладела дремота. Однако почти тотчас же я был разбужен. Прибыл унтер-офицер, путешествующий по казенной подорожной.

Зажгли свечи; унтер-офицер расхаживал взад-вперед по комнате, громко разговаривая со станционным смотрителем о состоянии дорог, и, разумеется о сне не могло быть и речи. Через полчаса он отправился дальше на свежих лошадях, свечи снова потушили, и мы расположились поудобнее, намереваясь заснуть. Через двадцать минут прибыла почта из Иркутска. Еще час, пока разгружали двенадцать телег, перекладывали мешки с почтой и меняли около тридцати лошадей, стоял гвалт. Дверь то и дело открывалась, в сильно натопленное помещение врывался холодный воздух, и нас то бросало в жар, то бил озноб. Около половины второго почта наконец отправилась в дальнейший путь, крики и перезвон бубенчиков стихли вдали, свечи погасили, и снова наступила тишина. Не успели мы закрыть глаза, как дверь широко раскрылась, в комнату кто-то вошел и, неуверенно ступая в темноте, громко позвал станционного смотрителя. Как выяснилось, это были муж с женой и маленький ребенок, у которого был круп. Женщина соорудила для ребенка кровать из двух стульев, а потом вместе с мужем села пить чай.

Шипение самовара, звон посуды, громкий разговор и крупозный кашель ребенка не давали нам заснуть до четырех часов утра, пока эта компания тоже не уехала, и свечи в который раз погасили. Однако к тому времени моим положением воспользовались все имевшиеся в доме клопы, и, чтобы спастись от них, я улегся на пол рядом с Фростом. Некоторое время было тихо, и я даже умудрился немного соснуть, однако в половине пятого от дверей опять потянуло холодным воздухом, и в комнату ступили два солидных купца, направлявшихся с низовьев Амура в Иркутск. Они велели подать самовар, закурили и до половины шестого обсуждали способы золотодобычи, а затем, поскольку не было лошадей, принялись разглагольствовать о том, что хорошо бы и вздремнуть. Они уже решили было, что можно ненадолго прилечь, как на дворе раздался перезвон бубенчиков, известивший о прибытии очередного гостя, и в комнату вошел седобородый старик с ружьем. Куда он направлялся, я так и не узнал, но когда он велел подать самовар и завел оживленный разговор с двумя купцами о мукомольных мельницах, я со стоном сказал Фросту: «Я больше не могу. Я и минуты не спал, меня замучили клопы, я простыл из-за этой проклятой двери, которая то и дело открывается, и ощущаю острую боль в одном легком, а потому встаю и иду пить чай». Уже рассвело. Седобородый старик с ружьем пригласил нас к самовару и сказал, что видел нас на пароходе. Мы поговорили о только что открытых в Монголии золотых россыпях, известных под названием «Китайская Калифорния»*, привлекших внимание сибиряков, и под влиянием интересной беседы и горячего чая я начал чувствовать себя не столь несчастным и подавленным.
В воскресенье, около половины одиннадцатого утра, мы наконец получили лошадей, уложили наш багаж в другую грубую телегу с низкими бортами и продолжили наше путешествие. Ночь выдалась холодная, и сразу за деревней трава оказалась покрыта инеем, но по мере того, как солнце поднималось все выше и выше, становилось теплее, и к полудню мы ехали уже без шуб. Приблизительно в десяти верстах от Ильинской дорога повернула в южном направлении и потянулась вдоль левого берега реки Селенги по живописной долине.

На крутом утесе, который виден справа, плотной стеной стояли светло-желтые березы, изредка перемежаемые темно-красными тополями; слева, вдалеке, более высокие горы, хотя и не растворялись в листве деревьев,
купались в нежнейшей сиреневой дымке, где воздух соткал затененные складки.
В то время как на переднем плане, между утесом и горами, лежала широкая спокойная река, похожая на горное озеро, в прозрачных водах которой отражались купы деревьев, покрытых разноцветной листвой, и мягкие очертания лесистых островов. Долина Селенги, между Ильинской и Верхнеудинском, показалась мне теплее и плодороднее, чем другие ранее виденные нами места Забайкалья.

Воздух весь уже был напоен сладким осенним запахом, напоминающим спелый пепин; склоны холмов были все еще покрыты цветами, среди которых я разглядел астры, незабудки и великолепные, лимонного цвета, альпийские маки; на примыкающих к реке и аккуратно огороженных лугах стояли стога; а разбросанные по долине избы и надворные постройки бурят сообщали пейзажу знакомый обжитой вид.
Если бы мы себя хорошо чувствовали и располагали удобным экипажем, то наслаждались бы этой частью путешествия; однако из-за недосыпания, недоедания и постоянной тряски мы не способны были вообще чем-либо наслаждаться. В воскресенье днем мы миновали на расстоянии двух-трех миль Верхнеудинск и около семи часов вечера прибыли в Мухинское, следующую станцию на кяхтинской дороге. Фрост чувствовал себя довольно бодро, мое же состояние было весьма скверным; болело одно легкое, буквально раскалывалась голова, ощущался упадок сил, а пульс был такой слабый, что едва прощупывался. Я чувствовал, что не вытерплю больше, и, хотя в этот день мы проделали всего тридцать три мили, мы решили остановиться на ночлег. Ничего, кроме хлеба, мы в Забайкалье еще не ели, однако в Мухинском жена станционного смотрителя подала нам хороший ужин, состоявший из мяса с картошкой и яиц. Это вкупе с несколькими часами беспокойного сна, отвоеванными под утро у блох и клопов, позволило нам настолько восстановить силы, что в понедельник мы преодолели семьдесят миль и незадолго до полуночи прибыли в поселок Селенгинск, близ которого находится Гусиноозерский ламаистский монастырь.

На полу из неструганых досок холодной и грязной почтовой станции Селенгинска мы провели еще одну ужасную ночь. К этому времени я уже был так истощен, что, невзирая на клопов и шум, который производили приезжающие и отъезжающие путешественники, на несколько часов забылся тяжелым сном. Когда же на рассвете я проснулся, то не смог открыть один глаз, а лицо мое было так искусано клопами, что мне было неловко идти с визитом к властям или даже показаться на улице. В конце концов холодные примочки несколько уменьшили раздражение на лице, и часов в десять я отправился на поиски начальника полиции, бурята Мунку Хайнуева, рекомендованного нам как хорошего переводчика с русского и своего человека в монастыре, который мы хотели посетить. Я застал Хайнуева в конторе исправника, где он, по-видимому, получал какие-то распоряжения от помощника исправника. Это был высокий, атлетического сложения бурят лет шестидесяти, с круглой головой, коротко остриженными седыми волосами, густыми щетинистыми усами, маленькими полузакрытыми, как у монгола, глазами и резкими чертами смуглого и довольно неприятного лица. На нем был длинный, свободного покроя бурятский халат из какого-то грубого сероватого материала, подпоясанный кушаком, с подвернутыми и обшитыми шелком рукавами. Голову его, вернее часть головы, прикрывала своеобразная монгольская шапка из войлока, имевшая форму глубокого противня и лихо сдвинутая набок. Его портрет на странице 65 воспроизведен с фотографии и дал бы хорошее представление о нем как о человеке, если бы лицо на нем было несколько суровее, грубее и более злым.

Я представился помощнику исправника, показал мои рекомендательные письма и изложил суть дела. «Это Мунку Хайнуев, — сказал помощник, указывая на бурята, — он может, если захочет, проводить вас в монастырь».
Я еще внимательнее посмотрел на круглоголового начальника полиции, вгляделся в его злое лицо, и мне стало ясно, что он выпил; тем не менее он прекрасно владел собой, а его строгая рассудительность, с какой он невозмутимо выманил у меня шесть или восемь рублей, чтобы сделать необходимые распоряжения насчет лошадей, вызвала у меня искреннее восхищение. За его услуги как переводчика и за тройку лошадей я заплатил ему семнадцать рублей, что превышало его месячное жалованье. Деньги, однако, были вложены удачно, поскольку развлечений он нам в тот день доставил гораздо больше, чем на семнадцать рублей.

Спустя примерно час после того, как я возвратился на почтовую станцию, во двор въехал Хайнуев в своеобразной примитивной двуколке, которую называют сидейкой. Сам он так преобразился, что его было не узнать. На нем был длинный, свободный ярко-синий халат с водяными разводами, подпоясанный алым кушаком и голубым шелковым платком, ниспадавший до пят поверх башмаков из грубой воловьей кожи. Ярко-красная войлочная шапка, похожая на сковороду, удерживалась на большой круглой голове с помощью цветных тесемок, которые завязывались под подбородком, а с шапки свешивались две длинные узкие ленты из небесно-голубого шелка. Судя по всему, он выпил еще шесть или восемь рюмок и пребывал в отличном расположении духа. Рассудительность уступила место нелепой игривости, свойственной людям этого возраста; он походил на опьяненного победой татарского борца, вырядившегося в праздничный наряд деревенской девушки. В жизни мне еще не приходилось видеть такого необыкновенного начальника полиции, и я не мог не подумать о том, какой же прием окажет его светлость Великий Лама такому переводчику.

Скоро явился оборванный бурятский мальчик, которого Хайнуев нанял в качестве переводчика, и привел с собой трех бурятских лошадей с лохматыми гривами и старую видавшую виды повозку, которая никак не могла вместить всех нас. Я спросил у Хайнуева, нужно ли нам взять с собой какую-нибудь еду, и он отвечал, что не нужно — нас накормят в монастыре. «Но, — прибавил он, ухмыляясь и плутовато поглядывая на нас, — если у вас найдется что-нибудь горячительное, то прихватите его; горячительное всегда пригодится».
Уложив в повозку одеяла, овчинные тулупы, мешок с хлебом и мою самую большую фляжку, мы с Фростом сели сзади, вытянув ноги, а Хайнуев, весивший, по меньшей мере двести фунтов, опустился на наши ноги. Удобств никто из нас не испытывал, однако мы с Фростом и не ожидали, что нам будет удобно в восточносибирской повозке, а Хайнуев был столь возбужден и опьянен утренними событиями и пребывал в таком ехаltе состоянии духа, что некоторые физические неудобства никак не повлияли на него. Он говорил без умолку; однако, заметив спустя какое-то время, что мы более расположены слушать, чем говорить, и вообразив, будто наше молчание объясняется уважением к его высокому положению, он дружески и весьма снисходительно сказал мне: «Забудьте, что я начальник полиции; вы можете обращаться со мной так, будто я самый обыкновенный человек».

Я поблагодарил его за то, что он великодушно позволил нам чувствовать себя непринужденно в его августейшем присутствии, а он снова понес всякую чепуху, демонстрируя нам, как изящно он может сбросить мантию грозного и могущественного начальника полиции и снизойти до общения с малозначительными людьми.
Проехав около пяти верст, мы остановились ненадолго, чтобы переменить положение, и Хайнуев решил, что пришло время отведать «горячительного». Я протянул ему свою фляжку, и он, вылив немного водки в ладонь и плеснув по капле во все четыре стороны света, совершив тем самым возлияние своим богам, выпил затем две полные кружки, вытер свои усы краем шелкового халата и заметил с невозмутимой наглостью: «Простая кабачная!» Я не мог вспомнить, как сказать по-русски, что «дареному коню в зубы не смотрят», но посоветовал ему не отравлять себя второй кружкой, раз первая показалась ему «простой кабачной». Между тем я обратил внимание, что, как ни плох был напиток, он не расточал его больше на своих северных, южных, западных и восточных богов. Крепчайший напиток подействовал на него не так сильно, как я ожидал, однако самоуверенности и бесцеремонности ему явно прибавил. Он чуть не до смерти напугал нашего несчастного кучера, дико закричав: «Ябо! Ябо!» («Быстрее! Быстрее!»), а когда тот не смог заставить лошадей скакать быстрее, Хайнуев с яростью набросился на него и, схватив за горло, стал душить, а затем, оставив бедного кучера, который весь трясся от страха, повернулся к нам с самодовольной улыбкой на злом обветренном лице, будто говоря: «Вот как я это делаю! Видели, какой страх я внушаю». Он очень сурово глядел на каждого бурята, который нам попадался навстречу, точно в каждом подозревал вора, властно и повелительно покрикивал на большинство из них, приветствовал китайцев зычным «Хау!», демонстрируя свое знакомство с иностранными наречиями и обычаями, и, наконец, когда нам повстречалась живописно одетая и довольно симпатичная бурятка, направлявшаяся в город верхом, он заставил ее спешиться, привязать лошадь к дереву, и все это затем, чтобы он смог поцеловать ее.

Женщину этот необыкновенный спектакль, казалось, смутил, а отчасти и развеселил, Хайнуев же, сняв свою красную, похожую на сковороду шапку с длинными голубыми лентами, поцеловал ее с «показной серьезностью» и нелепым подобием величавой учтивости, а затем, не сделав ни малейшего усилия, чтобы помочь ей взобраться в седло, с торжествующей самодовольной улыбкой обернулся в нашу сторону, будто хотел сказать: «Ну, что вы думаете об этом? Вот я каков! А вот вы не можете заставить хорошенькую женщину сойти с лошади только для того, чтобы поцеловать вас». Он, казалось, думал, что мы с завистью смотрим на все, что он делает, и чем больше воображал себе, что он предстает перед нами в выгодном свете, тем чаще он требовал «горячительного». В конце концов я стал беспокоиться, что, прежде чем мы доберемся до монастыря, он будет совершенно неспособен для какой-либо услуги, требующей здравомыслия и такта, и что Великий Лама, увидев, в каком он находится состоянии, велит окунуть его в озеро. Но плохо я знал селенгинского начальника полиции.

Дорога, по которой мы ехали из Селенгинска в монастырь, тянулась в северо-западном направлении по бесплодной каменистой равнине между двумя грядами невысоких коричневатых холмов, и местность вдоль нее казалась мне однообразной и неинтересной. Я так и не увидел ничего сколько-нибудь примечательного, пока мы не добрались до вершины высокого гребня, находившегося на расстоянии примерно двадцати верст от Селенгинска, и не взглянули вниз, туда, где находилось Гусиное озеро. Между нами и грядой синих гор на северо-западе лежала узкая полоска спокойной воды, ограниченная слева покрытой травой степью и простиравшаяся направо до тех пор, пока выступавший склон горы позволял следить за ней. Берега озера были низкими и голыми, лишь кое-где они были покрыты травой, пожелтевшей от заморозков или засухи; деревья росли только на высоких склонах далеких гор, а в целом местность казалась лишенной своеобразия и унылой и напоминала степи верхнего Иртыша. На другом берегу озера, возле его западной оконечности, издали мы могли только разглядеть большое белое здание, вокруг которого раскинулась довольно большая бурятская деревня, состоящая из разбросанных там и сям деревянных изб. Это и был Гусиноозерский ламаистский монастырь.

При виде священного здания Хайнуев, бывший уже к десяти часам утра навеселе да и после того не раз еще прикладывавшийся к фляжке с «горячительным», сделался заметно трезвее и серьезнее; а когда спустя полчаса мы перебрались через глубокий ручей близ западного берега озера, он сошел с повозки и попросил нас обождать, пока он искупается в холодной воде. Минут через пять он вернулся совершенно трезвым и, снова напустив на себя строгий, важный вид, каковой отличал его как русского чиновника, начал предупреждать нас о том, что к Великому Ламе следует обращаться с глубочайшим уважением. Он, по-видимому, опасался, что мы как христиане и чужеземцы посчитаем Хамбу Ламу просто поклоняющимся идолам дикарем и не будем относиться к нему с должной почтительностью и любезностью. Я сказал ему на это, что нам уже приходилось встречаться с духовными властями высшего ранга и что мы прекрасно знаем, как вести себя в их присутствии. Успокоившись на этот счет, Хайнуев принялся обсуждать возможное отношение к нам Великого Ламы и заявления, которые должны быть сделаны этому высокому сановнику на наш счет.

—Чем вы гордитесь? — недолго поразмыслив, спросил он вдруг.
С таким же успехом он мог бы спросить: «Что придает вам силу?» или «Что вас вдохновляет?» Я никак не ответил.
—Как вас называют в дополнение имени? — повторил он, изменив вопрос. — Какой у вас чин?
—В нашей стране нет чинов, — сказал Фрост. — Мы просто американские граждане и представляем самих себя.
—Вы, значит, не дворяне?
—Нет.
—И титулов у вас нет?
—Нет и титулов.
—И вы не состоите на службе у вашего правительства?
—Нет.
—Тогда с какой целью вы путешествуете по Сибири?
—Просто ради собственного удовольствия.
—Тогда вы, должно быть, богаты?
—Нет, мы не богаты.
Хайнуев был разочарован. Он не мог стяжать себе славу, представив Великому Ламе двух ничего не значащих иностранцев, не имеющих ни чина, ни титула, ни положения в обществе и являющихся, по их собственному признанию, бедными и даже путешествующих не по поручению своего правительства.
—Ладно, — сказал он, подумав немного, — когда Великий Лама спросит вас, кто вы такие и что вас привело в Сибирь, вы можете говорить что угодно, но я ему переведу, что вы большие чиновники, — посланники, если не послы, направленные правительством великой американской — вы, кажется, сказали, республики? — правительством великой американской республики обследовать Сибирь и доложить об этом и что, вполне возможно, что ваше правительство решит купить Сибирь у нашего государя.
— Хорошо, — рассмеявшись, сказал я, — мне все равно, как вы переведете то, что я буду говорить Великому Ламе, только не думайте, что я стану помогать вам, если у вас возникнут неприятности.
На лице Хайнуева снова на минуту возникло уже знакомое нам самодовольное и «озорное» выражение выпившего человека, и по всему было видно, что этот взрослый баловень с наслаждением предвкушает ту минуту, когда можно будет выдать Великому Ламе двух ничего не значащих иностранных путешественников за «больших чиновников» и посланников, если не послов «великой американской республики».
Когда мы въехали в небольшую деревушку, состоявшую из почерневших изб, окружавших ламаистский монастырь, Хайнуев сделался необычайно серьезным; снял свою красную шапку с голубыми лентами и принял покорный, почти умиротворенный вид. Со стороны можно было бы предположить, что его поведение выражает глубокое почтение к этому святому месту, однако на самом деле это было не что иное, как обязательная прелюдия к небольшой комедии, которую он намеревался разыграть. Даже монахам, встречавшимся нам на улице, Хайнуев хотел показать, что он, большой селенгинский начальник полиции, не позволяет себе улыбаться, разговаривать или находиться в головном уборе в присутствии двух высокопоставленных представителей великой американской республики.

Мы направились прямо к дому Великого Ламы, перед которым нас встретили четыре или пять бритоголовых буддийских прислужников в длинных коричневых рясах, подпоясанных темными кушаками. Хайнуев, все еще с обнаженной головой, выскочил из повозки, с преувеличенной предупредительностью помог сойти мне, поддерживая меня на ступеньках столь бережно и любезно, будто всякое неловкое движение с моей стороны могло обернуться по меньшей мере национальным бедствием. Каждое его движение, казалось, говорило бурятским монахам и прислужникам: «Этот человек с искусанным клопами лицом, в мятой рубашке и кургузом пиджаке не производит особого впечатления, но это высокопоставленный чиновник, правда переодетый. Видите, как я вынужден возиться с ним? Мне бы стоило жизни надеть шапку, прежде чем он соблаговолит приказать это».
Дом Великого Ламы представлял собой непримечательное, но довольно большое одноэтажное строение, главная часть которого была разделена на две половины центральным залом. Нас привели в ледяную приемную, убранство которой составляли сибирский ковер с индийским рисунком, низкая кушетка, покрытая голубым рейсом, и несколько массивных русских столов со стульями. На стенах висели печатные картины, изображавшие различные священные храмы Монголии и Тибета, писанные местными художниками портреты видных лам и святых в натуральную величину, грубо раскрашенные литографии с изображением Александра II и Александра III, а также небольшая, размером с открытку, фотография германского императора Вильгельма.

Скоро вошел Хайнуев и тихо уселся на стуле возле двери, словно только что наказанный школьник. Он ничем не напоминал того подвыпившего, развеселого, самоуверенного татарского борца, который заставил сойти с коня бурятку, чтобы поцеловать ее. Следствием увлечения «горячительным» был тяжелый, мутный взор, однако держался он отлично. С нами он не осмеливался заговорить, пока к нему не обращались, но и тогда его голос был тихим и почтительным. Время от времени, когда в комнате не было никого из прислужников в коричневых рясах, он вдруг сбрасывал маску напускной серьезности, на лице его появлялась плутоватая усмешка, и, многозначительно поднося руку ко рту и подмигивая мне, он как бы говорил: «Я только делаю вид, что я глупый. Неплохо бы сейчас капельку «горячительного»».

Все прислужники говорили, если они вообще говорили, полушепотом, как будто в доме был покойник или будто Великий Лама почивал, и ненароком разбудить его значило совершить нечто ужасное. В комнате, в которую нас сначала провели, было сыро, точно в погребе, и скоро нас стало трясти от холода. Заметив, что мы замерзли, Хайнуев учтиво предложил нам перейти в комнату с другой стороны зала, выходившую на юг и немного обогревавшуюся солнцем. Это помещение было более скромным, обставлено некрашеной мебелью, однако светлее и удобнее, чем приемная.
Мы дожидались Великого Ламу по меньшей мере с полчаса. По прошествии этого времени Хайнуев, который то и дело отправлялся на разведку, вбежал в комнату, проговорив: «Идет!» Через минуту дверь отворилась, мы поспешно вскочили со своих мест, и в комнату вошел Великий Лама. На нем было яркое, роскошное одеяние, состоявшее из великолепного длинного шелкового халата оранжевого цвета с золотой ниткой, обшитого пурпурным бархатом и отделанного на запястьях ярко-синим атласом, отчего обшлаги казались широкими. Поверх этого замечательного халата был наброшен ярко-красный шелковый шарф в ярд шириной и пяти ярдов длины, ниспадающий мягкими складками с левого плеча и собранный у пояса. Голову его украшала высокая остроконечная войлочная шапка без полей оранжевого цвета, удлиненные края которой опускались на плечи, подобно русскому башлыку, и были шиты плотной золотой ниткой. К шнуру вокруг пояса был подвешен большой плоский, похожий на сшитую из материи бутылку, бархатный мешочек фиолетового цвета, с причудливо выделанной бронзовой пробкой. Каждая деталь его одежды была изготовлена из лучшего материала, в целом же халат и шапка, темно-синяя отделка, красный шарф и фиолетовый мешочек производили ослепительное впечатление. Обладатель этого богатого церковного одеяния был бурят лет шестидесяти, среднего роста, державшийся прямо, с безбородым, несколько морщинистым, но энергичным и добрым лицом. Он являл собою скорее тип северного монгола, чем китайца, и производил впечатление человека с некоторым образованием и знаниями о мире. Он приветствовал нас непринужденно и без тени смущения и, когда все сели, стал с безучастным выражением лица слушать бесхитростный и вместе с тем весьма приукрашенный рассказ, в который Хайнуев облек мое скромное повествование о нас, наших планах и целях приезда в монастырь. Мне неизвестно, поверил ли он всему этому, но последующие события и высказывания в мой адрес в Селенгинске после нашего возвращения из Кяхты склонили меня к мысли, что дипломатия Хайнуева — если не употребить более грубого слова — увенчалась успехом.

Сообразительный переводчик, конечно же, справился со своей ролью блестяще, и у него даже хватило хладнокровия сообщить Великому Ламе, якобы с моих слов, что иркутский губернатор Петров настоятельно рекомендовал его (Хайнуева) мне как знающего и надежного человека и что именно по просьбе губернатора он сопровождал нас в монастырь. Скромный, просительный тон, каким он передал мое невинное заявление о том, что губернатор Петров направил насчет нас телеграмму властям в Забайкалье, дает основание причислить плутоватого селенгинского начальника полиции к наиболее выдающимся актерам.

После того как мы выпили чаю, приготовленного по-русски, в самоваре, я спросил у Хамбы Ламы, позволят ли нам осмотреть монастырь. Он на это отвечал, что как только узнал — разумеется, от Хайнуева — о прибытии столь высоких гостей, то сразу же распорядился, чтобы отслужили краткий благодарственный молебен, для того чтобы мы смогли бы его увидеть. Он выразил сожаление, что не сможет сам принять участие в службе по причине недавно перенесенной болезни, однако с нами отправится Хайнуев, который проследит за тем, чтобы нас усадили. После этого мы распрощались, низко поклонившись друг другу, Великий Лама удалился в свои покои, а Хайнуев, Фрост и я отправились в храм.

Восточносибирский ламаистский монастырь — это всегда, строго говоря, монашеское учреждение. Он находится в каком-нибудь безлюдном краю, насколько возможно далеко от деревни или другого поселения, и состоит обыкновенно из храма, или места отправления культов, и 50—150 бревенчатых домов, предназначенных для проживания лам, учеников и прислужников, а также для временного размещения странников, в больших количествах приходящих в монастырь в определенные праздничные дни. Во время нашего посещения три четверти домов Гусиноозерского монастыря оказались пустыми. Дацан, или собственно храм, стоял посреди большого, поросшего травой участка земли, огороженного высоким дощатым забором. В плане он был почти квадратным, однако спереди несколько напоминал трехэтажную пирамиду. Похоже, он был сложен из кирпича, крытого белой штукатуркой, а по карнизу и под портиком тянулся мелкий красно-черный орнамент. Представление о его общих очертаниях дает рисунок, который сделан по фотографии.

Войдя в здание через портик на первом этаже, мы очутились в просторной, но довольно плохо освещенной зале, размеры которой я определил в 80 на 65 футов. Потолок поддерживали круглые колонны, драпированные ярко-красной материей; стены были увешаны картинами с изображениями святых мест, портретами святых и ярким убранством из гирлянд, а вокруг во множестве висели разноцветные стяги, ленты и великолепные восточные фонари. Храм был так переполнен разного рода любопытными предметами, что нельзя было ни ограничить свои наблюдения порядком их расположения, ни запомнить хотя бы половину вещей, на которых останавливался глаз; но их общий эффект был поразителен даже для человека, знакомого с интерьером греко-романских католических соборов. На меня украшения произвели большое впечатление своим богатством и изяществом как цвета, так и формы. В дальнем конце храма, против дверей, находилась отделанная тонкой резьбой ширма, или перегородка, перед которой, на равном расстоянии друг от друга, стояли три высоких стула, или трона. Эти троны, покрытые шелком цвета старого золота, с уложенными на них желтыми подушками, предназначались для Великого Ламы, Шеретуи, или главного ламы дацана, и его помощника. Трон Великого Ламы был пуст, а два других, когда мы вошли в храм, были заняты. Перед этими тронами двумя параллельными рядами на длинных, высоких диванах, убранных подушками и желтым войлоком, сидели лицом друг к другу, поджав под себя ноги, семнадцать лам. В проходе, который образовывали диваны, против каждого из лам, стоял небольшой красный столик, на котором лежали два-три музыкальных инструмента. Все ламы были одинаково одеты в оранжевые шелковые халаты, красные шелковые шарфы и желтые, в форме шлема, шапки, отделанные красной материей. При входе с двух сторон стояли огромные барабаны — размером напоминавшие бочонок, — а находившиеся неподалеку от нас двое лам держали в руках железные трубы не менее восьми футов длиной и десяти дюймов в диаметре на конце, Оба барабана и трубы покоились на деревянных подставках. В центральном проходе, между двух рядов лам, для нас поставили стулья, которые мы заняли.
Сцена, с которой началась служба, была намного более необычной и впечатляющей, чем я ожидал. Полумрак храма, высокие желтые троны с восседающими на них сановниками, богатство и изобилие украшений, огромные барабаны, исполинские трубы, хмурая толпа учеников и прислужников в темных халатах в одном конце залы и два сверкающих ряда лам в оранжевых и малиновых одеяниях в другом — все это составило картину, необыкновенное и первозданное великолепие которой превосходило все, чему я был свидетелем ранее.

Когда мы заняли свои места, наступила глубокая тишина. Спустя минуту Шеретуи тряхнул маленькой круглой трещоткой, и в ответ тотчас же раздался ужасный музыкальный грохот, производимый бренчанием тарелок, глухими ударами огромных барабанов, звяканьем колокольчиков, стоном раковин, гудением рожков, мелодичным перезвоном треугольников и хриплым ревом исполинских железных труб. Мелодии не было, не было и музыки, а был просто невообразимый грохот инструментов. Продолжался он с минуту, затем, когда все неожиданно прекратилось, семнадцать лам глубокими низкими голосами затянули какую-то своеобразную дикую и унылую песнь. Пели они дружно, темп был выдержан, и конец каждой строчки или строфы отмечался стуком тарелок и ударами огромных барабанов. Это песнопение продолжалось три-четыре минуты, а потом было прервано другим оркестровым шумом, от которого стены Иерихона рухнули бы без вмешательства сверхъестественных сил.

Мне никогда прежде не приходилось слышать такого дьявольского смешения звуков. Песнопение, прерываемое время от времени суматошной игрой двадцати или тридцати различных инструментов, и составило «благодарственный» молебен, продолжавшийся около пятнадцати минут. Это было интересно, но продолжалось довольно долго.

Затем, сопровождаемые Шеретуи и Хайнуевым, мы с Фростом обошли храм. За решетчатой перегородкой находились три огромных идола в сидячей позе буддистов, и перед каждым из них стояли горящие тонкие восковые свечи, фарфоровые блюда с рисом, пшеницей и просом, бумажные цветы, ароматические свечи и бронзовые чаши с освященной водой. Вдоль стен в этой части храма тянулись книжные шкафы со стеклянными дверцами, в которых находились тысячи небольших фигурок, известных в христианском мире как «идолы» и называемых бурятами бурханами. Я не смог выяснить, зачем нужно было хранить такое количество этих фигурок в монастыре и для какой цели они служили. Они являли собою практически бесконечное разнообразие типов и лиц; многие из них явно что-то символизировали, и все, похоже, отображали канонизированных святых или потусторонних духов. Как сообщил мне Хайнуев, эти бурханы, или идолы, занимают в ламаистской системе верований такое же место, что и образы святых в русской системе. Однако по внешнему виду многих идолов из монастырской коллекции я пришел к заключению, что бурхан может выражать как добро, так и зло. Слово «бурхан» уже давно употребляется во всей Монголии для обозначения святого или сверхъестественного существа. Д-р Эрман полагает, что «монгольский бурхан идентичен индийскому будде».
В Гусиноозерском ламаистском монастыре бурханы стояли на полках так тесно, как только возможно было, и, по-видимому, никто не пытался расположить их в каком-нибудь порядке. По высоте они разнились от двух дюймов до фута и в основном были медными, бронзовыми или каменными. В углу кумирни, или комнаты идолов, стояло молитвенное колесо, состоявшее из большого цилиндра, установленного на вертикальной оси, и предназначавшееся для того, чтобы заполнять его молитвами или религиозными посвящениями. Я не видел, чтобы им пользовались, однако в Ононском ламаистском монастыре, в котором мы побывали спустя несколько недель, мы увидели огромное молитвенное колесо, находившееся в отдельном здании и бывшее в постоянном употреблении.

Из кумирни мы поднялись на верхние этажи храма, где было еще больше бурханов, а также обширное собрание любопытных монгольских и тибетских книг. Мы бы, впрочем, никогда и не подумали, что это книги, если бы нам об этом не сказали. Это были прямоугольные листы тонкой китайской бумаги двенадцати — четырнадцати дюймов длины и четырех дюймов ширины, зажатые между двумя дощечками или кусками клееного картона и перехваченные шелковыми тесемками кипы бумаг, перевязанные ярко-красной лентой. Тексты располагались только на одной стороне листа вертикальными колонками. В нескольких осмотренных мною томах были сделаны попытки разукрасить заглавные буквы красными и желтыми чернилами или краской, однако работа эта была исполнена грубо и неумело.

Из главного монастырского храма мы проследовали в находившуюся рядом с ним небольшую молельню, чтобы взглянуть на большой образ Майдеры, одного из наиболее почитаемых бурханов в ламаистском пантеоне. Это была искусно вырезанная из дерева огромная человеческая фигура в сидячем положении, богато разукрашенная и убранная золотом. Высоту ее я определил в тридцать пят футов. Она находилась в центре довольно узкой, куполообразной молельни, увешанной стягами, лентами и фонарями, и действительно выглядела весьма впечатляюще. На покрытом шелковой драпировкой алтаре, располагавшемся против идола, горели тонкие восковые свечи и курился фимиам и тут же находились подношения в виде цветов, сделанных из затвердевшего масла или воска, и множество бронзовых и фарфоровых чаш, наполненных просом, рисом, пшеницей, растительным маслом, медом или освященной водой. Некоторые из этих чаш не были закрыты, так что можно было рассмотреть, чем они наполнены, тогда как другие были прикрыты салфетками из красного, голубого или желтого шелка. Здесь, так же как и в главном храме, полумрак расцвечивался ослепительными красками украшений и драпировок и великолепными оранжевыми и малиновыми одеяниями прислуживавших лам.

Из молельни Майдеры нас провели в находившееся поблизости третье здание, где мы оказались рядом со священным белым слоном. Белый слон всегда ассоциировался у меня с Сиамом, и я был немало удивлен, обнаружив очень хорошую имитацию этого животного в восточносибирском ламаистском монастыре. Гусиноозерский слон был искусно вырезан каким-то бурятским или монгольским ламой из твердого дерева, а затем выкрашен в белый цвет, снабжен подходящей попоной и установлен на четырех невысоких колесиках. Скульптура слона была немного меньше настоящего, а бивни находились под таким углом, что натуралист был бы удивлен; однако, если принять во внимание, что местный художник, по-видимому, никогда не видел живого слона, копия была весьма близка к оригиналу. Белый слон, как показано на иллюстрации, запрягается в большую четырехколесную повозку, на которой установлена красивая, изящно выполненная усыпальница в виде двухэтажного храма. В июле, во время ежегодно отмечаемого ламаистского празднества, в усыпальнице этой помещается небольшая фигурка одного из верховных богов, и затем слона с повозкой проводят в триумфальном шествии вокруг ламаистского монастыря под музыку барабанов, труб, раковин, тарелок, гонгов в сопровождении, наверное, сотен трех ослепительно разодетых лам.

В то время, как мы рассматривали белого слона, ко мне подошел Хайнуев и сказал, что, поскольку мы были первыми иностранцами, посетившими монастырь, Хамба Лама велел устроить для нас представление священного «танца бурханов». У меня возникло сильное подозрение, что мы обязаны всеми этими милостями несравненному умению Хайнуева переводить правду в вымысел; но если уж нас представили Великому Ламе как «посланников, если не послов, великой американской республики», то это безусловно была не наша вина, и, значит, не было причин не принимать предложенные нам любезности.

Возвратившись в главный храм, мы увидели, что все приготовления к танцу закончены. Он должен был исполняться на травяной площадке перед дацаном, где уже расставили стулья для музыкантов, а также для Шеретуи и его помощников. Вынесли большие барабаны и восьмифутовые железные трубы: ламы, поджав под себя ноги, уселись на плоские желтые подушки, уложенные на стульях, а мы заняли отведенные для нас места. По сигналу маленькой трещотки на площадку перед храмом выбежали двенадцать-пятнадцать странных, диковатого вида фигур, каких мне прежде никогда не доводилось видеть, и под грохочущий и ревущий аккомпанемент тарелок и больших тарелок и больших железных труб начали медленный, ритмичный, прыгающий танец. На четырех или пяти танцорах были огромные черные маски, изображавшие ухмыляющихся монгольских духов, и к головам последних были прикреплены тоненькие прутики с разноцветными флажками на концах. У двоих танцоров на плечах были черепа и маски смерти, у одного — голова с рогами марала, а другой был увенчан головой и рогами быка. Трое или четверо танцоров, изображавших добрых духов и защитников веры, были без масок, на головах у них были широкополые шляпы с укрепленными на них золотыми украшениями тонкой работы в виде сердец; в руках они держали обнаженные кинжалы. Похоже, в их задачу входило изгнание с площадки духов в черных масках и с головами животных на плечах. Наряды всех танцоров были чрезвычайно богатыми и красивыми и столь замысловатыми и многообразными, что для полного и точного описания любого из них потребовались бы две-три страницы. Материалами для нарядов служили малиновый, алый, голубой и оранжевый шелк, парча цвета старого золота, фиолетовый бархат, круглые серебряные броши, поддерживающие нитки белого бисера, а также разнообразные золотые и серебряные украшения, которые сверкали и блестели на солнце, когда танцоры кружились и подпрыгивали под мерный грохот тарелок и удары больших барабанов. Представление продолжалось минут пятнадцать, и последними ушли с площадки бурханы с золотыми украшениями на головных уборах и с обнаженными кинжалами в руках. Для меня было очевидно, что этот священный «танец бурханов» представлял собою разновидность религиозной пантомимы или мистерии, однако получить у Хайнуева сколько-нибудь вразумительное разъяснение его значения мне не удалось.

Вернувшись в дом Великого Ламы, мы увидели, что нас ждет отлично приготовленный обед с ликерами и мадерой, чтобы взбодрить «посланников», и большим количеством водки для Хайнуева. После обеда я имел продолжительную беседу с Великим Ламой о моей стране, о географии и о форме Земли. Мне казалось странным, что в девятнадцатом столетии можно еще где-то встретить грамотного человека и высокопоставленного церковного деятеля, который никогда и не слышал об Америке и не совсем был уверен, что Земля круглая. Таким человеком был Великий Лама.
—Вы бывали во многих странах, — сказал он мне через переводчика, — и разговаривали с умными людьми на Западе; каково ваше мнение относительно формы Земли?
—Мне кажется, — отвечал я, — что она подобна большому шару.
—Мне уже приходилось слышать нечто подобное, — произнес Великий Лама, задумчиво глядя в пространство. — Русские чиновники, с которыми я встречался, говорили мне, что Земля круглая. Это представление противоречит тому, чему учат наши старинные тибетские книги, однако я заметил, что русские мудрецы точно предсказывают затмения; и, если они могут заранее сказать, когда Луна закроет Солнце, им, наверное, что-то известно и насчет формы Земли. А почему вы думаете, что Земля круглая?
—У меня на то много причин, — отвечал я. — Однако, быть может, самый лучший и сильный довод в том, что я обошел ее вокруг.
Эти слова, казалось, потрясли Великого Ламу.
—Как это обошли? — спросил он. — Что это значит — «вокруг»? Как вы можете знать, что обошли ее вокруг?
—Я повернулся спиной к дому, — отвечал я, — и в продолжение многих месяцев путешествовал по солнцу. Я пересек обширные континенты и великие океаны. Каждый вечер передо мной садилось солнце, и каждое утро оно поднималось за моей спиной. Земля всегда казалась плоской, но я не мог нигде найти ни конца ни края, и, наконец, проделав путь длиною более чем в тридцать тысяч верст, я снова оказался у себя на родине и возвратился к своему дому со стороны, прямо противоположной той, откуда я покинул ее. Вы думаете, я бы смог проделать это, если бы Земля была плоская?
—Это очень странно, — проговорил Великий Лама после минутного размышления. — Где находится ваша страна? Как далеко она от Петербурга?
—Моя страна находится дальше от Петербурга, чем Петербург отсюда, — отвечал я. — Она расположена прямо под нашими ногами; и, если бы мы смогли пройти прямо сквозь землю, это был бы самый короткий путь до нее.
—Значит ваши соотечественники ходят прямо под нашими ногами головами вниз? — спросил Великий Лама с явным интересом и удивлением, хотя ни один мускул не дрогнул на его привычно бесстрастном лице.
— Да, — сказал я, — а им мы кажемся сидящими здесь вниз головами. Затем Великий Лама попросил меня подробно описать маршрут, по которому мы следовали из Америки в Сибирь, и назвать страны, по которым мы проехали. Ему было известно, что на западе Россия соседствует с Германией, он слышал о Британской Индии и об Англии — вероятно, через Тибет — и имел смутное представление о размерах и местоположении Тихого океана, но об Атлантическом океане и о континенте, который лежит между двумя великими океанами, он ничего не знал.

После долгой беседы, в продолжение которой мы рассмотрели сферичность Земли со всех точек зрения, Великий Лама, казалось, частично, а может и полностью, согласился с истинностью этой теории и, вздохнув, проговорил: «Она противоречит тому, чему учат наши книги, но русские, должно быть, правы».
Весьма примечательно, что д-р Эрман, один из немногих иностранцев, побывавших в Гусиноозерском монастыре до нас, имел почти такую же беседу относительно формы Земли с человеком, который был тогда (в 1828 году) Великим Ламой. Прошло почти шестьдесят лет после визита д-ра Эрмана, а теория о сферичности Земли продолжала все это время волновать церковные умы в этом далеком восточносибирском монастыре; и нет ничего невероятного в том, что и через шестьдесят лет какого-нибудь путешественника с Запада будущий Великий Лама попросит объяснить, почему он думает, что Земля круглая.
Часов в пять вечера, после того как мы обменялись с Великим Ламой фотографиями, поблагодарили его за любезность и гостеприимство и с сожалением распрощались с ним, заботливый и предупредительный Хайнуев, обнажив голову на виду у толпы прислужников и учеников в черных рясах, бережно усадил нас в старую повозку, и мы отправились назад в Селенгинск.

ХРАНИТЕЛЬ ДАЦАНА  — БОГИНЯ  БАЛДАН  ЛХАМО

Со времени основания Тамчинского дацана ему покровительствует божество — богиня Балдан Лхамо, основной сахюусан ( Главный хранитель) дацана, место пребывания, которой — священная гора Бурин — хан.

      Культ хранительницы буддийского учения и верующих Балдан Лхамо является одним из самых популярных в буддизме. Он общепринят у всех буддистов Тибета, Монголии и буддийских регионов России: Бурятии, Тывы, Калмыкии, в различных школах и ритуальных традициях.  Балдан Лхамо входит в число 10 гневных божеств ( докшитов) — хранителей буддизма, которым регулярно отправляются службы в буддийских  храмах.  Балдан Лхамо считается божеством огня, в её обязанности входит «трижды объезжать каждую ночь мир, чтобы оберегать людей от козней злых духов».

      Балдан Лхамо имеет, согласно  «Мифу Балдан Лхамо», записанному гелонгом из монастыря Дрепунг Тацаг Джетунгом    «сто имен и тысячу эпитетов», что является показателем многообразия форм, в которых богиня себя проявляет. Её называют то Бурдже Лхамо, то Балдан Лхамо, то Балдан  Бурдже Лхамо. Она — мать — кормилица.

      Богиня традиционно изображается едущей на муле или коне…  В правой руке держит кувшин с амритой. Нектар в драгоценном сосуде излечивает женщин, потерявших новорожденных, дарует малым детям несокрушимые смертью и болезнями лета. Изобилие и богатство падают, словно дождь с небес, — это знак чиндамани (чаша с драгоценностью, исполняющая желания)  в левой руке богини.  Под мышкой прижимает царя мангустов  для того, чтобы посредством йоги умножать желаемое изобилие.  Цвет её тела подобен сиянию 100 000 солнц на снежной вершине горы Меру. Красно — бурые волосы на голове стоят дыбом. У правого её уха — лев, который подавляет всех богов своим великолепием.  У левого — чёрный змей, иссушающий море сансарных клеш. В ушах звенят золотые колокольчики,  так что их звук отдаётся в десяти сторонах света.  Из пупковой впадины  всходит солнце, из макушки — луна, освещающая и растворяющая мрак неведения. Прекрасные глаза     смотрят на десять сторон света, наблюдая за тремя мирами бытия.  Правая и левая груди богини источают нектар, вскармливающий и излечивающий детей богов и людей.  Устрашающая её улыбка полна страстных желаний. На голове сверкает прекрасный венец из драгоценностей. Вся она украшена немыслимым количеством различных  драгоценных украшений.  Божественные атласно — шёлковые одежды, сверкая, ниспадают. Вокруг неё боги и богини, Тенма и прочие божества.

       Ей посвящаются славословия, в которых отражается функциональная нагрузка атрибутов богини. Подношения, предлагаемые Балдан Лхамо: пять стрел, пять веретен, пять толи ( медные зеркала, отражающие весь мир), пять сфер, пять полных грудинок, явства и питие пяти видов, пять чёрных животных ( курица, свинья, собака, овца, коза), а также огромный тент-шатёр из чёрного шёлка.

       Способ же призывания богини,  совершения подношений построен по структуре буддийского ритуала и совмещает в себе элементы древнего магического обряда: все возникает из дхармовой пустоты, очищается и благословляется силой мантр. Балдан Лхамо , пребывающей на лотосе солнца и луны , напоминают о данной прежде пред Шакья  Сенге клятве помогать живым существам и просят исполнять эту клятву.

ВЕЛИКИЕ УЧИТЕЛЯ

Тамчинский дацан дал Российскому буддизму целую плеяду высших иерархов Пандито Хамбо лам, которые своим служением народу, преданностью буддийскому вероучению, энциклопедическими знаниями в различных областях и не только религиозных, но и светских наук снискали любовь и уважение. Это:

Подробнее о  Великих учителях можно узнать из нижеследующих источников :

«За родную землю, где выросли, держитесь крепко, как кустарник» — в своем Послании завещал нам Хамбо Лама Даша Доржи Этигэлов..

ВЕЛИКАЯ ПОЛЬЗА ОТ ПОЧИТАНИЯ СУБУРГАНОВ ПАНДИТО ХАМБО ЛАМ РОССИИ:

Субурганы на земле Селенгинской…

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

МИСТЕРИЯ ЦАМ

       Начиная с 1877 года при Хамбо — ламе Шойдоре Мархаеве в Тамчинском дацане  проходил театрализованный и красочный обряд богослужения Цам — хурал.

• 

• 

• 

 По данным Г.- Д. Нацова в последний раз он состоялся  23 июля 1934 года.

       И только 15 июня 2010 года после долгих десятилетий,  верующие смогли вновь соприкоснуться к этим священным действам, благодаря  ламам – хуваракам из Дуйнхор дугана.

• 

• 

• 

ЦАМ — буддийская мистерия, представляющая собой священные танцы и пантомиму в масках. Эзотерический их смысл: «внешней пляской уничтожает шумусунов, а внутренней жертвой радует Будд десяти стран».  Цам не только поучал зрителей, напоминая им о невечности всего, но преследовал цели посредством мистических действий войти в контакт с божествами и  «через это водворить в округе радость и счастье».

        Здесь в основном практиковались Цам Докшитов и Цам Дуйнхор.

        Цам Докшитов   был один из самых зрелищных.  Проходил он всегда в один день — 21 июля.

Перед началом действа к Алтан Сэргэ привязывали коня золотистой масти,  богато украшенного, и не кормили его. Он ржал и тем самым  «призывал коней бурханов на праздник».

    Накануне  «Цама» происходило закрытое богослужение внутри храма, которым руководил специально подготовленный священнослужитель – чамбон. Главным  его атрибутом являлся «габала» – чаша из человеческого черепа с символической жидкостью-кровью, которую чамбон переливал в бараний желудок, завязывал и вкладывал в приготовленную из теста фигурку человека – Линка, врага веры, воплощение грехов.

    На рассвете проводился хурал, где освящали Сор – трехгранную пирамиду, оканчивающуюся на вершине подобием человеческого черепа, и ярко-красными гранями, символизирующими языки пламени. Сор представлял собой символ врагов веры.

   На площадке перед Согчен дуганом  очерчивали концентрические круги — место, где танцуют маски.

   ЦАМ начинался с выноса символических фигур — Сора и Линка. Раздавались звуки ламского оркестра, состоящего из огромных 2-х, 3-х метровых металлических труб  ухэр — буреэ, ганлина, отдельные части которого изготовлялись из берцовой кости человека, цана — медных тарелок, хэнгэрига — колокольчика,  бишхуура — деревянного духового инструмента и пр.      

    Под эту необычную и поразительную музыку выходили на круг исполнители.

    Вначале появлялись две  маски» хохимай», владыки кладбищ, представляющие собой человеческие скелеты ( облегающая тело чёрная одежда расписана белой краской),  на головах у них маска — человеческий череп. Они отгоняют от Сора ( жертвы божествам) Ворона, который вошёл во внутренний круг вместе с хохимаями.

   » Маски» выходили на круг   по одному,  попарно или  группами. Они,   то  медленно, то быстро в такт музыке принимали различные пластические позы, кружили по сцене, двигались взад и вперед,  держа в руках символические предметы и манипулируя  им.  Их танцевальные движения наряду с однообразными могли быть и более живыми, легкими, а некоторые кружились в вихре бешеной пляски.

       Персонажи  ЦАМа  распадаются на несколько групп.   Маски животных: ворона, буйвола, льва, тигра, оленя, медведя.

     Маски докшитов — грозных божеств, гениев — хранителей буддийской веры, их 10. Они имеют челевеческий облик, но лица их искажены выражением ярости, гнева, у некоторых из них имелись третий глаз во лбу, большие клыки. Маски божеств высокого ранга украшены сверху тиарой из 5-ти человеческих  черепов.

    Исполнителями ролей гневных божеств могли быть только ламы более высокого ранга, посвященные в таинства мистерии.

    Маску Ворона, посягающего всегда на священные жертвы в цаме, вообще исполняли только миряне за определенную плату.

   К 3- ей группе относятся персонажи, представляющие разных людей: Хашин — хан с 8 мальчиками, Сагаан Убугун, 22 шанака, монахи — созерцатели.  И сюда относятся маски сабдаков, духов — покровителей данной местности. В Тамчинском дацане участвовала маска покровителя  Хухэ Ямаата.

     Костюмы цама красочные, сшитые из дорогих материй и маски раскрашены в яркие цвета.

    Большое впечатление производила маска докшита Чжамсарана,  красного цвета, представляющая  собой искусную инкрустацию из коралловых бус различного размера и красного бисера. Она трехглазая, 4 клыка торчат  из раскрытого рта. Выражение яростное. Исполнитель держал в одной руке меч, в другой — окровавленное сердце врага веры. Пляска этого божества — медленная торжественная поступь грозной силы.

   После пляски Чжамсарана,  как разрядка, следовала комедийная интермедия Сагаан Убугуна, любимого зрителями. Он владыка земли, хранитель пастбищ и стад, дарит людям долголетие. Маска изображала добродушное лицо старца с длинной седой бородой. Одет он в белый монгольский халат, подпоясан кушаком, ходит,  опираясь на деревянный посох.

    Четыре маски жителей Индостана — 2 коричневые  и 2 темно — зеленые, со строгим выражением лица, танцуют вне круга. Это ацзары, следят за порядком, в их руках кнуты. 

     ЦАМ Докшитов  проводилась в дацане до конца 1920-х годов… Фрагменты одной из последних  запечатлены в 1928 году во время съёмок художественного фильма В.И.Пудовкина » Потомок Чингисхана».     

      Цам  Дуйнхор проходил в день одноименного хурала в конце весны.  Хурал посвящался божеству Дуйнхор, моменту, когда Будда начал проповедь тантры.

      Цам Дуйнхор  исполнялся без масок, в количестве от 17 до 40 участников,  включая оркестр.  Последнее представление  состоялось в 1934 году.

     Кто именно из тамчинских лам руководил проведением ритуалов,  пока не установлено.

     Многие исследователи, наблюдавшие за «Цамом» в монастырях Тибета, Монголии и Бурятии, не скрывали того, что им не удалось проникнуть в его содержание, что в беседах с ними ламы тщательно скрывают тайну мистерии. Тайный смысл «цама» остается до сих пор не раскрытым, им владеют лишь ламы самого высокого посвящения.

  Ламы говорят,  что увидев хотя бы однажды мистерию Цам, человек нарабатывает благие деяния, которые помогут ему обрести лучшее перерождение в следующей жизни.

Далее :

 ВИДЕОФИЛЬМЫ ЦАМ :

https://ok.ru/video/1285168040502

https://vk.com/video-71053113_456239060

https://yandex.ru/video/preview/?filmId=16760846962590124459&from_type=vast&p=3&parent-reqid=1660724206074448-11481465608004380872-vla1-4320-vla-l7-balancer-8080-BAL-8491&path=yandex_search&text=%D0%BC%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B8%D1%8F+%D1%86%D0%B0%D0%BC+%D1%82%D0%B0%D0%BC%D1%87%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+%D0%B4%D0%B0%D1%86%D0%B0%D0%BD